— Как ты пришел к живописи?
Я маленьким все это не любил: в детском саду сначала проверял из прихожей — лежат ли на столах краски. Если нет — день уже удался.
Потом что-то стало получаться. Мне уже тогда нравилось вампиров рисовать, оборотней, рыцарей, зверей, схватки всякие. Сюжетные штуки всегда нравились, но я не сразу это понял. А когда понял, что люблю и чувствую мир в «форме кино», поступил в Московскую школу нового кино. После я осознал, что нет проблем и в живописной технике с сюжетным работать. Это тоже интересно — в одном статичном изображении суметь убедительно раскрыть историю.
— А почему в основном рисуешь бытовые сцены?
Сложнее всего образное и знаковое решать в повседневной ситуации «здесь и сейчас». Если я настрою себя так смотреть, такое подмечать и уметь рассказать про это так, чтобы как в колодец в него можно было провалиться, — то значит я везде пойму, как исключительные события создавать. А мне такое больше всего нравится и затягивает.
— Ты предпочитаешь акварель маслу. Почему?
Масло тоже может быть! Но от масляной живописи есть шлейф истории, тяжеловесности. Холст много вещей в себе несет, хочется его свойства тоже обыграть. Мне важно соотношение формы и содержания. Акварельные работы в данном случае свидетельствуют о принадлежности к одному миру.
— Персонажи твоих работ — прототипы людей реальных?
Ситуация имеет реальный прототип опыта, а персонаж в ней одновременно конкретный и условный. Мне важна исключительность ситуации, которая складывается из неделимости места, времени, героя и того, как он здесь оказался. Всегда это связано с собственным опытом: пережитым с друзьями или в одиночестве. Дальше опыт стремится стать ясным и неглупо рассказанным.
— Расскажи о любимых российских художниках и музыкантах.
Для меня важно, что делают мои друзья в художественных практиках и в кино — как меняются, двигаются. Именно сочетание человека конкретного и его дела. Буквально от этого мир сплетается вокруг и ориентиры в нем посверкивают, которые самому скатиться не дают.
Сложно конкретных художников выделить. И музыкантов тоже сложно. Больше всего мне дорого, когда событие и звук поддерживают друг друга. На моем направлении в электричке есть музыкант, у которого я услышал «Мир непрост» и «Белые розы» — такого достойного исполнения ни у кого раньше не слышал.
Еще как-то включил радио, а там «Летучий голландец любви» Алены Апиной. И на припеве ее голос в унисон со свиристелем волны попадал. Это что-то апокалиптичное было. У меня похожие впечатления от «Хадн Дадн» были — очень здорово.
Еще читал интервью Shortparis и радовался. В общем — хорошо, когда речь исключительно твоя и исключительно звучит.
— Думал ли когда-нибудь о коллаборациях? Был ли опыт?
Да! Мы с «Курсом Тройка» делали и делаем вместе много проектов. Это объединение моих друзей-художников. Мы такие молодцы, что это скоро будет ясно всем!
— Кем ты видишь себя в будущем?
Ковбоем, пиратом, оборотнем-крокодилом, идальго на летучей пантере. Хочется быть автором и в живописи и в кино. Я раньше думал, что так нельзя. Но сейчас понимаю — опыт одной формы помогает опыту в другой.
— Твоя главная цель, будучи художником?
Стремиться к непосредственности творения в самых разных действиях и обстоятельствах жизни человеческой. И чтобы всегда в этом эхо было, которое потом в памяти остается.
— Я знаю, что ты сейчас работаешь над интересной серией картин о динозаврах, которые спасаются от метеоритного дождя. Скажи, при каком сценарии динозавры действительно могли бы спастись?
Вижу такие варианты:
1. Спасение «Динозавриевым ковчегом» на тот самый жюль-верновский остров, где долины закрыты горами. «Динозаврий Элизиум», недоступный для посторонних.
2. Уход в земные недра. Уверен, где-то рядом с линиями метро есть сталактитовый, малочисленный, но цельный и друг другом дорожащий динозаврий мир.
3. Думал еще о спасении в недрах вод. Как от полыхающей земли они со слезами уходили в океаны и перемещались по руслам рек.
