— Какое место виолончель занимает в современном музыкальном мире?
— В современном музыкальном мире виолончель благодаря Мстиславу Леопольдовичу занимает такое же полноправное сольное положение, как и скрипка и рояль. За что огромное спасибо Ростроповичу, который убедил своей энергией, своей харизмой, своей мощью современников, друзей-композиторов писать для виолончели. Именно благодаря этому у нас есть костяк репертуара.
Я думаю, что классическая музыка, как и любое живое начало, не может не меняться. Говорят, что истина подобна улитке: если тебе показалось, что ты ее схватил, на самом деле она уже уползла, и остался только мокрый след. Так же и классическая музыка: она живая, все время находится в движении, росте. Но при этом ее изменения не связаны с адаптацией под вкусы широкой публики. Широкая публика классической музыки всегда будет в некотором смысле элитарной. Классика никогда не станет заменой популярной культуры.
— Если бы вы не стали виолончелистом, какую профессию выбрали бы? Есть ли у вас хобби, совершенно не связанные с музыкой?
— Такие хобби, пожалуй, есть — езжу на мотоцикле уже третий сезон, сейчас у меня Honda VFR 800. Еще занимаюсь практической стрельбой IPSC. Обычно это сочетание удивляет многих, но в стрельбе из пистолета неожиданно можно найти много общего с игрой на виолончели. Например, играя на виолончели, тебе не следует двигать смычок прежде, чем ты услышишь ноту. Так же и в стрельбе — не надо давить на спуск прежде, чем увидишь цель.
Кстати, и в езде на мотоцикле есть много общего с самоощущением артиста, находящегося на сцене. И там, и там обстановка требует максимальной концентрации, сфокусированности и нахождения в настоящем моменте времени. Есть только ты ,твой инструмент/мотоцикл и пространство/время в котором ты летишь/играешь.
— Как выглядит ваш обычный день репетиций?
— В студенческие годы идеальный распорядок выглядел следующим образом. Если в девять утра ты издавал первый звук, то часам к пяти вечера мог считать день состоявшимся. То есть у тебя было где-то три сета по два часа с перерывом на обед. Шесть, максимум восемь, часов умных, концентрированных занятий, — это, наверное, предел, потому что также крайне необходимо время, в которое загруженный материал сможет осмыслиться.
— Вы участвовали в разных проектах. Что это за опыт — быть частью таких разных коллективов? Как работа в оркестре влияет на вас как на солиста?
— Сначала я шесть лет отслужил в Заслуженном коллективе России в Санкт-Петербургской государственной филармонии под руководством Юрия Хатуевича Темирканова. Это был замечательный опыт. Во-первых, опыт общения с большими, действительно большими и живыми музыкантами. Когда ты перенимаешь что-то не из теоретических трактатов и догматов, а непосредственно в практике, в практическом общении, это очень ценно. В сложном коллективе было непросто, надо было сходу много соображать, сходу много играть. Когда вокруг тебя сидят люди, которые все играют наизусть, а ты эти ноты впервые видишь, нужно очень быстро все впитывать. При работе с большими музыкантами, дирижерами ты всегда можешь постараться перенять интересные моменты, интерпретации, живые особенности, ценные крупицы опыта и мастерства.
Последние три года я невероятно рад быть частью коллектива musicAeterna, находящегося под руководством потрясающего дирижера и музыканта Теодора Курентзиса
— Расскажите о ваших инструментах и отношениях с ними.
— Мою основную виолончель я абсолютно случайно нашел в Сан-Франциско. Мы были там на гастролях Санкт-Петербургской филармонии и пошли с моим другом, кларнетистом, за кларнетовыми тростями. Прогуливаясь по улочкам с антикварными магазинами, мы набрели на магазин инструментов, где я встретил виолончель в непригодном для игры состоянии. Пару раз щипнув струны, я понял, что в ней что-то есть, и попросил продавца узнать у владельца инструмента цену и возможность покупки. Это было в субботу. Все воскресенье я не находил себе места, а в понедельник побежал в магазин, чтобы забрать ее.
Впереди у нас был долгий перелет в Петербург через Франкфурт, и на гастролях у меня уже был один инструмент с собой. С дорогой тоже повезло: в одном самолете виолончель летела в комнате отдыха пилотов, а в другом — на отдельном кресле в бизнес-классе. Когда я впервые попробовал сыграть после репетиции на ней в Большом зале филармонии, сбежалась половина оркестра — такой у нее был яркий и «сочный» звук. За все эти годы (а я играю на ней без малого 10 лет) я не смог найти никакой информации о мастере. Инструмент сделан очень просто, но звук у него невероятный. Подозреваю, что ее сделал какой-то мастер-музыкант, чтобы самому на ней и играть. Так понимать в настройке дек и акустике может только практик. Сейчас это моя основная виолончель, которая тоже звучала на концерте в МИРА центре.
— Что вы чувствуете за несколько минут до выхода на сцену? Есть ли у вас особые ритуалы перед концертом?
— Присутствие легкого, контролируемого волнения перед выходом на сцену необходимо, ведь это особенный момент жизни. А с другой стороны, сильный неконтролируемый мандраж мешает выступлению. Я стараюсь сосредоточиться на произведении, которым буду открывать концерт, представить и пред-слышать первые звуки.
— Как вы справляетесь с волнением и критикой?
— Обычно, если у тебя есть в голове четкий план того, как и что ты хочешь сказать в музыке, которую будешь играть, то у тебя нет времени волноваться. У тебя есть четкое понимание того, что тут будет такая фраза, потом такая краска. Непосредственно находясь в моменте, ты не волнуешься.
Как говорил мой профессор, когда ты разучиваешь произведение, то стараешься делать все с первого раза. То есть неважно, на какой скорости, в каком темпе ты что-то играешь, но у тебя нота не должна звучать раньше, чем ты ее представил и понял, как хочешь, чтобы она звучала.
Такой метод занятий требует огромной концентрации, он очень утомляет, но он очень эффективен. Потому что если ты начинаешь что-то пробовать по принципу «и так сойдет», ты привыкаешь халтурить.
Еще один способ — выходя на сцену, сказать себе «я ничего не умею». И это, как ни странно, избавляет тебя от панических настроений. Ты отбрасываешь все ожидания от самого себя, от зала, от зрителя. Начинаешь будто из пустоты, с чистого листа. И дальше фраза за фраза, нота за нотой, ты начинаешь рассказывать историю музыкой.
А критика… Прекрасно, если она есть. Это значит, кого-то ты оставил неравнодушным, а прислушаться к этому и вычленить для себя что-то ценное всегда можно.
— А конкурсы — это необходимое зло?
— Я бы не стал называть это «злом». При всей неоднозначности конкурсы — это прекрасная возможность для музыканта быть услышанным широкой публикой. Однако ту же возможность в наши дни предоставляет интернет. Много музыкантов стали известны благодаря онлайн-пространству,но в сфере классической музыки этого чуть меньше, поэтому офлайн-конкурсы будут продолжать сохранять свою актуальность.
— Профессия музыканта связана с колоссальными физическими и ментальными нагрузками. Как вы справляетесь со стрессом? Что вас перезаряжает?
— Иногда что-то стоит отложить, взять паузу, чтобы тебе снова захотелось играть. Но обычно это два-три дня, иногда немножко больше. То есть даже не перерыв занятий, а просто какой-то выдох. Меня перезаряжает тишина.
— Вы учились и строили карьеру в Европе, но вернулись в Россию в один из самых известных оркестров. Что повлияло на это решение? Чем отличается музыкальная жизнь здесь и там для молодого артиста?
— Я уезжал в Германию учиться не «откуда», а «куда». Даже точнее сказать, не «куда», а конкретно «к кому». Я ехал к конкретному профессору, Леониду Евгеньевичу Горохову, с которым познакомился на мастер-классах после второго курса Санкт-Петербургской консерватории, где я занимался в классе Н.А.России Анатолия Павловича Никитина. Особенность ситуации была в том, что и Горохов за 30 лет до этого, являлся любимым студентом Анатолия Павловича. Поэтому он достаточно благосклонно отнесся к идее расширить мой музыкальный кругозор. Мне удалось одновременно закончить Санкт-Петербургскую консерваторию и курс ассистентуры -стажировки в ней, и в тоже время получить степени бакалавра и магистра в высшей школе музыки Ганновера.
Мой отъезд из России не являлся самоцелью, поэтому возвращение в Петербург было ожидаемо. Когда я начинал свою учебу в Германии, меня поразили многообразные и широчайшие образовательные возможности, которые были доступны студентам. Наряду с основным курсом мы изучали, например, физиотерапию для музыкантов. А еще с ностальгией вспоминаю большую коллекцию старинных инструментов, на которых мы вместе музицировали. И, конечно, множество свободных классов и репетиториев, которые давали возможность позаниматься в любое время.
— Что вы приготовили для слушателей концерта в МИРА центре?
— Я выступал в Суздале впервые, много слышал и читал о Творческом сообществе МИРА, но никак не доводилось приехать. Поэтому я был очень рад наконец увидеть все своими глазами.
Прозвучали самые яркие моменты моей «Практики струн». Это сольная программа на трех инструментах: барочной, классической и электро- виолончелях. Мне хотелось показать многогранность виолончели, ее широкие исполнительские возможности. И отдать дань произведениям, которые были очень значимы для меня в разные моменты моей жизни. Виолончель по-разному звучит во французской барочной музыке — вариациях Марена Маре, сольных сюитах Иоганна Себастьяна Баха, каноне Доменико Габриели — и в сочинениях XIX–XXI вв.еков, тем более, в кантри и прогрессив-роке. Мы вместе исследовали века и и стили через один инструмент и услышали, как на протяжении столетий менялись музыкальные формы.
Читайте также:
